ГЛАЗАМИ ОЧЕВИДЦА: КРОВОПРОЛИТИЕ В ЦХИНВАЛИ
Осетинка, которая находилась в Южной Осетии во время грузинского нападения, рассказывает о том, что ей довелось пережить.
ГЛАЗАМИ ОЧЕВИДЦА: КРОВОПРОЛИТИЕ В ЦХИНВАЛИ
Осетинка, которая находилась в Южной Осетии во время грузинского нападения, рассказывает о том, что ей довелось пережить.
Высоко в небе я увидела пять стального цвета самолетов. Пока я рассматривала их, они, выстроившись в ряд как гуси, стали резко спускаться. Из животов этих птиц, как яйца, посыпались бомбы. Безумный свист сотряс горное ущелье, земля задрожала как при землетрясении. Исторгнув бомбы, самолеты улетели в сторону Цхинвали.
Было утро 8 августа, и я находилась недалеко от дороги, ведущей в село Джава (северная часть Южной Осетии). Ночь я провела в лесу, укрываясь от бомб грузинской армии.
Предыдущая ночь воплотила в себе самые страшные из кошмаров, преследовавших нас многие годы.
Напряженных ситуаций, как та, кульминацией которой стали события ночи 7 августа, с начала девяностых годов было немало. Но нынешнее лето побило все рекорды. Как будто Южная Осетия и Грузия тоже готовились к Олимпиаде. Стороны обвиняли друг друга в нарушении режима прекращения огня, формально действовавшего с конца войны 1992 года, при этом никто не удосуживался должным образом расследовать инциденты, выяснить, кто стрелял первым. Сторон призывали любить друг друга, жить в мире.
А в начале августа перестрелки стали более интенсивными. И как всегда, никто не взял на себя ответственность за первый выстрел.
Я помню этот день, когда грузинские рабочие из Гори, которые заканчивали ремонт двухэтажного дома моей сестры, поехали к себе в город, чтобы купить кафель для ее балкона. Они так и не вернулись - дорогу закрыли. Звуки войны становились все более явственными. На дороге, ведущей из Цхинвали во Владикавказ (Северная Осетия) появился нескончаемый поток частных машин, автобусов с детьми.
Уехали все, у кого были родственники или дома в Северной Осетии. Город покинула и те его жители, которых здесь называют «летними» - это люди, которые после 1992 года постоянно жили в Северной Осетии, возвращаясь сюда только на летние каникулы.
Цхинвальцы, напряженно следившие за развитием ситуации по телевизору, считали, что это лишь очередная атака, обычное происшествие, к которым им не привыкать. С нетерпением они ждали, когда начнутся обещанные переговоры.
Днем 7 августа грузинский президент Михеил Саакашвили объявил по телевидению, что Грузия в одностороннем порядке прекращает огонь и не будет отвечать на выстрелы с осетинской стороны. Люди возликовали. Многие из тех, кто уехал во Владикавказ, ринулись назад.
И всего через несколько часов грузинская сторона начала массированный обстрел города. В течение 14 часов без перерыва велся огонь из всевозможной тяжелой военной техники, поддерживаемый грузинской военной авиацией. Город передавался из рук в руки, и к исходу этой ночи адского железного града он превратился в руины. Больница, здание скорой помощи были разрушены в самом начале обстрела, поэтому было невозможно оказывать раненым необходимую медицинскую помощь.
Мирное население укрывалось в подвалах. Цхинвальцам эти убежища хорошо знакомы по прошлому опыту, и они искали спасения в подвалах, уже однажды доказавших свою надежность. Все соседи сбегались в один подвал, не успев прихватить с собой еду, воду, медикаменты, теплую одежду.
Как правило, самые надежные глубокие подвалы, рассчитанные на хранение вина или зимних заготовок, слишком малы. Мои родные сидели в подвале площадью четыре квадратных метра в течение трое суток. Включая их, там было 47 человек. Но даже самые крепкие подвалы с трудом выдерживали бомбежки - потолки валились, стены ходили ходуном. Пыль и копоть не давали людям дышать, слепили глаза. А на улицах горели машины, повсюду валялись изуродованные тела. Люди затаскивали мертвецов в подвал и ждали, когда мир отреагирует на то, что в тот момент происходило вокруг них.
Моя приятельница 32-летняя Залина Пухаева (не настоящее имя), рассказывала мне о своем пребывании в подвале одного из домов на Улице героев. Эта часть города была захвачена грузинскими войсками, но, находясь в подвале, они этого не знали. Потом они услышали, как кто-то с улицы прокричал им на осетинском: «Ма тарсут, рахис ут!», что означает «Не бойтесь, выходите!»
Радостно последовав призыву, из соседнего подвала на улицу вышли два человека. И тут же Залина и те, кто находились в подвале вместе с ней, услышали выстрелы. Спустя какое-то время, когда шум от проезжавшего мимо танка стих, Залина выбралась на улицу, где увидела двух своих соседей мертвыми.
Время исчислялось не днями, но часами и минутами. Люди ждали помощи от России.
Из-за другой стороны гор на частных машинах стали прибывать добровольцы. Они не были вооружены и ждали в Джаве, когда им перепадет автомат, чтобы идти воевать. Но оружия не хватало. Большинство добровольцев до сих пор сидят в Джаве.
Добровольцем записался и мой двадцатилетний племянник, и за три дня из студента он превратился в военного. Его родители сидели в подвале и получали от него утром и вечером телефонные сообщения, в которых было одно короткое, но самое важное слово – «жив». Когда дозвониться до сына не удавалось, они впадали в отчаяние, начиная думать, что его уже нет в живых, а сообщения, чтобы подбодрить их, шлют его друзья.
Люди в селах большей частью укрывались в лесу. Я тоже была там. Вместе с детьми, женщинами и стариками, прятавшимися от бомбежек.
Телефонной связи с внешним миром почти не было. Можно было только SMS слать. Всю штурмовую ночь я переписывалась со своим другом из Тбилиси. Он говорил, что грузинские СМИ торжествуют по поводу взятия [грузинскими силами] Цхинвали. Настоятельно советовал уезжать, очень за меня переживал. Но моя мама не хотела покидать дом, могилу отца, и я легко приняла решение не уезжать, считая, что оставаться в лесу было безопаснее, чем пускаться в путь во время бомбежки.
В лесу было страшно, холодно, сыро. У детей был понос, их тошнило и знобило. Утром отчаянно захотелось кофе. Я сказала, что мне надо ненадолго отлучиться – поискать такое место, где ловится сотовый сигнал, и сделать несколько звонков. Позвонить мне так и не удалось. Рискуя попасть под бомбы, я направилась назад в город, который предстал мне объятым адским огнем. В нашу часть города грузинские войска пока не зашли. Я сварила кофе и отнесла его в лес.
Затем днем 8 августа, когда кофе был уже выпит, я увидела бесконечную колонну российских танков, направлявшихся – не объездным путем, а прямо, через четыре грузинских села - в сторону Цхинвали.
После трех дней войны без еды и сна мой племянник получил разрешение наведаться домой.
Нынешнее кровопролитие – это кульминация продолжавшихся на протяжении многих лет систематических нарушений перемирия. Как правило, перестрелки происходили ночью, а наутро цхинвальцы, обменявшись информацией о том, кто убит, чей дом поврежден, возвращались к своим будням. Они покупали фрукты, овощи и мацони у грузинских крестьян, приходивших в город из тех самых сел, откуда ночью велась стрельба.
Среди осетин возникли чувства безысходности и разочарования из-за того, что никто не рассказывал миру правду об их положении. Горький опыт двух предыдущих войн не давал им покоя.
Живущие в маленьком и узком пространстве, отрезанные от остального мира, южные осетины эту правду ждали от Грузии и международных политиков. Но только иногда и только в сообщениях российских миротворцев и журналистов слышалась им правдивая информация. Поэтому всякий раз, чтобы узнать о деталях очередной ночной перестрелки, они обращались только к российским телеканалам.
Конечно, наивно не понимать, что всякая правда относительна, особенно в ситуации между миром и войной. Но, изучив статистику по тому, какие человеческие и материальные потери несла каждая из сторон во время таких вспышек насилия, можно догадаться о том, кто первым открывал огонь и поддерживал его до утра.
Осетины надеялись, что сидящие в Нью-Йорке и Москве важные дяди, которых они видели на экранах своих черно-белых советских телевизоров, не позволят нарушить этот хрупкий мир. Они привыкли к жизни между миром и войной, продолжавшейся с начала девяностых годов. Это была трудная беспросветная жизнь, но, по крайней мере, это не было войной.
Грузины уверяли, что осетины – их братья, с которыми у них нет никаких проблем, что проблемы есть только с властями Южной Осетии. А осетины говорили, что не желают жить, пусть со своими братьями, в одном государстве, которое за последние сто лет четыре раза пыталось их истребить. Они считали, что проблемы есть, и немало. А внимание международного сообщества тем временем было обращено на грузино-абхазский конфликт.
Южные осетины не доверяли международным медиаторам, предпочитая строить отношения с Россией через Северную Осетию, где проживает большая часть осетин.
В обмен на лояльность Россия дала южным осетинам возможность выжить, поддерживая их все эти годы после распада Советского Союза. А Грузия несколько раз посылала [в Южную Осетию] танки, но тоже ожидала лояльности.
Лариса Сотиева, осетинская правозащитница
Было утро 8 августа, и я находилась недалеко от дороги, ведущей в село Джава (северная часть Южной Осетии). Ночь я провела в лесу, укрываясь от бомб грузинской армии.
Предыдущая ночь воплотила в себе самые страшные из кошмаров, преследовавших нас многие годы.
Напряженных ситуаций, как та, кульминацией которой стали события ночи 7 августа, с начала девяностых годов было немало. Но нынешнее лето побило все рекорды. Как будто Южная Осетия и Грузия тоже готовились к Олимпиаде. Стороны обвиняли друг друга в нарушении режима прекращения огня, формально действовавшего с конца войны 1992 года, при этом никто не удосуживался должным образом расследовать инциденты, выяснить, кто стрелял первым. Сторон призывали любить друг друга, жить в мире.
А в начале августа перестрелки стали более интенсивными. И как всегда, никто не взял на себя ответственность за первый выстрел.
Я помню этот день, когда грузинские рабочие из Гори, которые заканчивали ремонт двухэтажного дома моей сестры, поехали к себе в город, чтобы купить кафель для ее балкона. Они так и не вернулись - дорогу закрыли. Звуки войны становились все более явственными. На дороге, ведущей из Цхинвали во Владикавказ (Северная Осетия) появился нескончаемый поток частных машин, автобусов с детьми.
Уехали все, у кого были родственники или дома в Северной Осетии. Город покинула и те его жители, которых здесь называют «летними» - это люди, которые после 1992 года постоянно жили в Северной Осетии, возвращаясь сюда только на летние каникулы.
Цхинвальцы, напряженно следившие за развитием ситуации по телевизору, считали, что это лишь очередная атака, обычное происшествие, к которым им не привыкать. С нетерпением они ждали, когда начнутся обещанные переговоры.
Днем 7 августа грузинский президент Михеил Саакашвили объявил по телевидению, что Грузия в одностороннем порядке прекращает огонь и не будет отвечать на выстрелы с осетинской стороны. Люди возликовали. Многие из тех, кто уехал во Владикавказ, ринулись назад.
И всего через несколько часов грузинская сторона начала массированный обстрел города. В течение 14 часов без перерыва велся огонь из всевозможной тяжелой военной техники, поддерживаемый грузинской военной авиацией. Город передавался из рук в руки, и к исходу этой ночи адского железного града он превратился в руины. Больница, здание скорой помощи были разрушены в самом начале обстрела, поэтому было невозможно оказывать раненым необходимую медицинскую помощь.
Мирное население укрывалось в подвалах. Цхинвальцам эти убежища хорошо знакомы по прошлому опыту, и они искали спасения в подвалах, уже однажды доказавших свою надежность. Все соседи сбегались в один подвал, не успев прихватить с собой еду, воду, медикаменты, теплую одежду.
Как правило, самые надежные глубокие подвалы, рассчитанные на хранение вина или зимних заготовок, слишком малы. Мои родные сидели в подвале площадью четыре квадратных метра в течение трое суток. Включая их, там было 47 человек. Но даже самые крепкие подвалы с трудом выдерживали бомбежки - потолки валились, стены ходили ходуном. Пыль и копоть не давали людям дышать, слепили глаза. А на улицах горели машины, повсюду валялись изуродованные тела. Люди затаскивали мертвецов в подвал и ждали, когда мир отреагирует на то, что в тот момент происходило вокруг них.
Моя приятельница 32-летняя Залина Пухаева (не настоящее имя), рассказывала мне о своем пребывании в подвале одного из домов на Улице героев. Эта часть города была захвачена грузинскими войсками, но, находясь в подвале, они этого не знали. Потом они услышали, как кто-то с улицы прокричал им на осетинском: «Ма тарсут, рахис ут!», что означает «Не бойтесь, выходите!»
Радостно последовав призыву, из соседнего подвала на улицу вышли два человека. И тут же Залина и те, кто находились в подвале вместе с ней, услышали выстрелы. Спустя какое-то время, когда шум от проезжавшего мимо танка стих, Залина выбралась на улицу, где увидела двух своих соседей мертвыми.
Время исчислялось не днями, но часами и минутами. Люди ждали помощи от России.
Из-за другой стороны гор на частных машинах стали прибывать добровольцы. Они не были вооружены и ждали в Джаве, когда им перепадет автомат, чтобы идти воевать. Но оружия не хватало. Большинство добровольцев до сих пор сидят в Джаве.
Добровольцем записался и мой двадцатилетний племянник, и за три дня из студента он превратился в военного. Его родители сидели в подвале и получали от него утром и вечером телефонные сообщения, в которых было одно короткое, но самое важное слово – «жив». Когда дозвониться до сына не удавалось, они впадали в отчаяние, начиная думать, что его уже нет в живых, а сообщения, чтобы подбодрить их, шлют его друзья.
Люди в селах большей частью укрывались в лесу. Я тоже была там. Вместе с детьми, женщинами и стариками, прятавшимися от бомбежек.
Телефонной связи с внешним миром почти не было. Можно было только SMS слать. Всю штурмовую ночь я переписывалась со своим другом из Тбилиси. Он говорил, что грузинские СМИ торжествуют по поводу взятия [грузинскими силами] Цхинвали. Настоятельно советовал уезжать, очень за меня переживал. Но моя мама не хотела покидать дом, могилу отца, и я легко приняла решение не уезжать, считая, что оставаться в лесу было безопаснее, чем пускаться в путь во время бомбежки.
В лесу было страшно, холодно, сыро. У детей был понос, их тошнило и знобило. Утром отчаянно захотелось кофе. Я сказала, что мне надо ненадолго отлучиться – поискать такое место, где ловится сотовый сигнал, и сделать несколько звонков. Позвонить мне так и не удалось. Рискуя попасть под бомбы, я направилась назад в город, который предстал мне объятым адским огнем. В нашу часть города грузинские войска пока не зашли. Я сварила кофе и отнесла его в лес.
Затем днем 8 августа, когда кофе был уже выпит, я увидела бесконечную колонну российских танков, направлявшихся – не объездным путем, а прямо, через четыре грузинских села - в сторону Цхинвали.
После трех дней войны без еды и сна мой племянник получил разрешение наведаться домой.
Нынешнее кровопролитие – это кульминация продолжавшихся на протяжении многих лет систематических нарушений перемирия. Как правило, перестрелки происходили ночью, а наутро цхинвальцы, обменявшись информацией о том, кто убит, чей дом поврежден, возвращались к своим будням. Они покупали фрукты, овощи и мацони у грузинских крестьян, приходивших в город из тех самых сел, откуда ночью велась стрельба.
Среди осетин возникли чувства безысходности и разочарования из-за того, что никто не рассказывал миру правду об их положении. Горький опыт двух предыдущих войн не давал им покоя.
Живущие в маленьком и узком пространстве, отрезанные от остального мира, южные осетины эту правду ждали от Грузии и международных политиков. Но только иногда и только в сообщениях российских миротворцев и журналистов слышалась им правдивая информация. Поэтому всякий раз, чтобы узнать о деталях очередной ночной перестрелки, они обращались только к российским телеканалам.
Конечно, наивно не понимать, что всякая правда относительна, особенно в ситуации между миром и войной. Но, изучив статистику по тому, какие человеческие и материальные потери несла каждая из сторон во время таких вспышек насилия, можно догадаться о том, кто первым открывал огонь и поддерживал его до утра.
Осетины надеялись, что сидящие в Нью-Йорке и Москве важные дяди, которых они видели на экранах своих черно-белых советских телевизоров, не позволят нарушить этот хрупкий мир. Они привыкли к жизни между миром и войной, продолжавшейся с начала девяностых годов. Это была трудная беспросветная жизнь, но, по крайней мере, это не было войной.
Грузины уверяли, что осетины – их братья, с которыми у них нет никаких проблем, что проблемы есть только с властями Южной Осетии. А осетины говорили, что не желают жить, пусть со своими братьями, в одном государстве, которое за последние сто лет четыре раза пыталось их истребить. Они считали, что проблемы есть, и немало. А внимание международного сообщества тем временем было обращено на грузино-абхазский конфликт.
Южные осетины не доверяли международным медиаторам, предпочитая строить отношения с Россией через Северную Осетию, где проживает большая часть осетин.
В обмен на лояльность Россия дала южным осетинам возможность выжить, поддерживая их все эти годы после распада Советского Союза. А Грузия несколько раз посылала [в Южную Осетию] танки, но тоже ожидала лояльности.
Лариса Сотиева, осетинская правозащитница
