Institute for War and Peace Reporting | Giving Voice, Driving Change
СЕВЕРНАЯ ОСЕТИЯ: ЧИСЛО БЕЗДОМНЫХ УВЕЛИЧИВАЕТСЯ ИЗ-ЗА РАЗНОГЛАСИЙ В РЕСПУБЛИКЕ
В хорошую погоду в маленьком парке у центрального рынка во Владикавказе можно увидеть группу людей в потрепанной одежде. Они обедают на газетах, разостланных на асфальте, не замечая любопытных взглядов прохожих.
«Еду мы покупаем на деньги, которые дают друзья или незнакомцы, ночью спим у стены или на лавочках», – сказала Фатима Газюмова, низкого роста женщина с охрипшим голосом. – «Нам некуда пойти и никто кроме Бога нам не поможет».
«По моим расчетам в Северной Осетии около 3000 бездомных. Может даже больше», – сказал директор единственного приюта Валерий Кесаев. – «Бродяжничество совсем другое дело. Это – образ жизни. Бездомными становятся люди, попавшие в экстремальные условия и по каким-то причинам потерявшие кров».
Общество в целом, кажется, не делает таких различий. Кондуктор трамвая покачала головой, когда я спросила, не знает ли она, где находится приют, открытый в 1999 г. Когда же трамвай приблизился к одноэтажному зданию розового цвета, она сказала: «А, бомжатник что ли!? Ну, так бы и сказали, что бомжатник ищете».
В приюте четыре палаты на 47 человек. Валерий Кесаев считает, что количество бездомных будет увеличиваться. «Наше правительство осуществило реформу жилищно-коммунального хозяйства, которая приведет к тому, что те, кто не сможет платить налоги, будут выселяться из собственных домов. Только 40% бездомных – приезжие, остальные – осетины. Раньше такого не было. У осетин всегда были тесные семейные узы, которые сейчас рвутся. Раньше родственники помогали попавшему в беду члену семьи, а сейчас никто не хочет помочь неблагополучному и бедному брату или сестре».
«В 92-ом году меня посадили в тюрьму за нелегальное производство и продажу водки. В день я продавала 2 ящика», – сказала Роза Кайтукова. – «Я вдова. В то время у меня не было работы, а мне надо было кормить двоих сыновей. Пока я сидела в тюрьме, моя старшая сестра продала дом, в котором я жила. С тех пор как я освободилась в 1996 г., я скитаюсь по улицам. У меня есть еще одна сестра-близнец, но она не помогла мне, хотя они не живут бедно. Мои сыновья отказались от меня и гордость не позволяет мне обратиться к ним за помощью».
Милиция Владикавказа прикомандировала к приюту дежурных офицеров следить за порядком и охранять бездомных. В приюте запрещено выпивать спиртные напитки. После трех предупреждений нарушивший правило выселяется. «В наш приют, бывает, родственники сами приводят своих родных, чтобы избавиться от них. И среди них не мало осетин», - сказала старший администратор приюта Людмила Саутиева, имея в виду распространенное мнение, что все бездомные – выходцы из краев вне республики.
Пенсионер Захар собирает бутылки в мусорных баках города, стараясь дополнить свою пенсию в 850 рублей (30 долларов). В свое время он работал в милиции, спецприемнике-распределителе для бездомных. «Когда я работ, – говорит он – я отвозил их в села сторожить пустующие дома или работать сторожами на каких-нибудь предприятиях, давал одежду и еду, но они всегда убегали. Почти все из них пьют. Многие из них умерли от алкоголизма».
Сегодня спецприемник-распределитель оказывает только разовую помощь: дают поесть, помыться, при необходимости, оказывают медицинскую помощь.
Многие североосетины подчеркивают различие между бездомностью и «бомжизмом». «Бомжизм» стал в наше время социальной болезнью, –говорит Игорь Малиев, преподаватель университета во Владикавказе –увеличение их количества непосредственно связано с изменениями в нашей жизни. Есть люди, которые сами становятся бомжами. У них есть дом, семья и зарабатывать они могли бы, но они повернулись спиной к обществу. Таких людей меньше, чем вынужденных бездомных, но, тем не менее, это – тревожное явление».
«Нет ничего позорнее, чем видеть, как осетинские семьи бросают на улицу своих родственников, включая стариков», – сказал член осетинского общества «Стыр Ныхас» Сергей Калаев. – «В советское время это были единицы, но многие стали бездомными в период перестройки. Сейчас их количество снижается, и это связано с тем, что наш президент уделяет внимание этому вопросу ».
«Мы, коренные жители Северной Осетии, не можем устроиться на работу, приобрести жилье, а беженцам из Южной Осетии правительство дает все льготы», – сказал Руслан Кусов, 22-летний бездомный с отрешенным лицом, сидящий на бордюре в парке. – «Я вырос в детдоме на улице Бзарова, потом учился в училище и жил в общежитии. Затем общежитие закрыли, и я оказался на улице. Передайте Дзасохову [президенту Севрной Осетии], что мы – детдомовское поколение – потеряли доверие к нему».
«Люди приходят сюда, чтобы переночевать», – сказал председатель Комиссии по правам человека при президенте республики Юрий Сидаков. – «Как правило, это – беженцы, изгнанные из своих республик из-за вооруженных конфликтов, жертвы грузино-осетинского и осетино-ингушского конфликтов, войны в Чечне или конфликта между Арменией и Азербайджаном. Около 57% этих беженцев зарегистрированы в Осетии, 20% выбыли в другие регионы, а судьба остальных нам неизвестна. Возможно, некоторые незаконным способом получили российские паспорта, а другие могли и бомжами стать. Среди бомжей нет осетин, родственники этого не допустят».
Однако, все бездомные, с которыми я встретилась в парке, были осетинами. Фатима Газюмова, которая уже давно там живет, сказала, что в парке уже умерло 15 человек. Кто-то замерзал от холода, кто-то в пьяном виде падал на один из многочистенных костров и сгорал заживо.
Даже некоторые бездомные разделяют двойственность и отречение, которые многие из их сограждан выказывают к их состоянию. Ирина Труш утверждает, что пела в самой дорогой гостинице города «Империал».Она и ее мать Нина сидят в парке, напротив дорогого магазина и уверяют, что они, в отличие от остальных вокруг них, не бездомные, а просто отдыхают. Они очень возмущаются, если кто-либо усомниться в правдивости их слов.
Элиза Багаева – студентка 4-го курса факультета журналистики Североосетинского государственного университета.
Global Voices

As coronavirus sweeps the globe, IWPR’s network of local reporters, activists and analysts are examining the economic, social and political impact of this era-defining pandemic.